Неточные совпадения
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и
учители! Митрофанушка мой ни днем, ни ночью покою не имеет. Свое
дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.
Г-жа Простакова (Тришке). Выйди вон, скот. (Еремеевне.) Поди ж, Еремеевна, дай позавтракать
ребенку. Вить, я чаю, скоро и
учители придут.
― Ах, как же! Я теперь чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания
детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были
учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю ― он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре ― требуют от Миши, и это так трудно… Ну вот объясните мне. Здесь он говорит…
Левину досадно было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности не он, а мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на
учителей за то, что они так дурно учат
детей; но свояченице он обещался вести учение, как она этого хотела.
Ему было девять лет, он был
ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у
учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение, узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный
учитель, когда услышал о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного
дитяти.
— То есть, по крайней мере, я займусь тем, что можно будет сделать, — займусь воспитаньем
детей, буду иметь в возможности доставить им хороших
учителей.
— Деревушки нет, а я перееду в город. Все же равно это было нужно сделать не для себя, а для
детей. Им нужны будут
учителя закону божию, музыке, танцеванью. Ведь в деревне нельзя достать.
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже
детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял
учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал
детям на шею салфетки.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не
ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим
учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
Учитель встречал
детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что
учитель говорит «из-под печки».
Лидия тоже улыбнулась, а Клим быстро представил себе ее будущее: вот она замужем за
учителем гимназии Макаровым, он — пьяница, конечно; она, беременная уже третьим
ребенком, ходит в ночных туфлях, рукава кофты засучены до локтей, в руках грязная тряпка, которой Лидия стирает пыль, как горничная, по полу ползают краснозадые младенцы и пищат.
Теперь Клим слушал
учителя не очень внимательно, у него была своя забота: он хотел встретить
детей так, чтоб они сразу увидели — он уже не такой, каким они оставили его.
И он, как грозный
учитель, глядел на прячущегося
ребенка.
— Да, да, это правда: был у соседа такой
учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим
детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои
учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще
ребенком сюда и шептало...
Это был Петр Герасимович (Нехлюдов никогда и не знал и даже немного хвастал тем, что не знает его фамилии), бывший
учитель детей его сестры.
Это маленькие
дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие
учителя.
— Вот,
дети, — сказал он им, —
учитель вам сыскан. Вы всё приставали ко мне: выучи-де нас музыке и французскому диалекту: вот вам и француз, и на фортопьянах играет… Ну, мусье, — продолжал он, указывая на дрянные фортепьянишки, купленные им за пять лет у жида, который, впрочем, торговал одеколоном, — покажи нам свое искусство: жуэ!
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток
детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему,
учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
И
учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах, да как вы помешаете девятилетнему
ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь
дети начинают без приступа, прямо с сущности дела; и в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел
учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
К счастью или к несчастью, около этого времени в наш город приехал
учитель танцев, и моя мать условилась с Линдгорст пригласить его для обучения
детей совместно.
Вместе с тем ее гневное чувство к Иохиму улеглось окончательно. Она была счастлива и сознавала, что обязана этим счастьем ему: он научил ее, как опять привлечь к себе
ребенка, и если теперь ее мальчик получит от нее целые сокровища новых впечатлений, то за это оба они должны быть благодарны ему, мужику-дударю, их общему
учителю.
Их отцы и родственники на меня рассердились все, потому что
дети наконец без меня обойтись не могли и всё вокруг меня толпились, а школьный
учитель даже стал мне наконец первым врагом.
Заваленный делами, постоянно озабоченный приращением своего состояния, желчный, резкий, нетерпеливый, он не скупясь давал деньги на
учителей, гувернеров, на одежду и прочие нужды
детей; но терпеть не мог, как он выражался, нянчиться с писклятами, — да и некогда ему было нянчиться с ними: он работал, возился с делами, спал мало, изредка играл в карты, опять работал; он сам себя сравнивал с лошадью, запряженной в молотильную машину.
К крепостным
детям были поставлены дорогие
учителя, и вообще они воспитывались в прекрасной обстановке, что не помешало Пете Мухину сделать последнюю отчаянную попытку к бегству.
Вязмитинов был сын писца из губернского правления; воспитывался в училище
детей канцелярских служителей, потом в числе двух лучших учеников был определен в четвертый класс гимназии, оттуда в университет и, наконец, попал на место
учителя истории и географии при знакомом нам трехклассном уездном училище.
Кто живет в этом доме? есть ли в нем
дети, отец, мать,
учитель?
Еще
ребенком он поражал
учителей своим светлым, бойким умом; в университете около него группировался целый кружок молодежи; первые житейские дебюты обещали ему блестящую будущность.
Бывало, начнут оне страдать, так это именно жалости подобно; только один Иван Карлыч,
учитель ихних
детей, и имели возможность эти припадки усмирять!
— Вот-вот-вот. Был я, как вам известно, старшим
учителем латинского языка в гимназии — и вдруг это наболело во мне… Всё страсти да страсти видишь… Один пропал, другой исчез… Начитался, знаете, Тацита, да и задал
детям, для перевода с русского на латинский, период:"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!"7
Нашли пешком на дороге, говорит, что
учитель, одет как бы иностранец, а умом словно малый
ребенок, отвечает несуразно, точно бы убежал от кого, и деньги имеет!» Начиналась было мысль возвестить по начальству — «так как при всем том в городе не совсем спокойно».
Слушайте, я их всех сосчитал:
учитель, смеющийся с
детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш.
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами:
ребенка, например, рожденного от
учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого
ребенка сам закалывал его, тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
Этим оканчивались старые туберозовские записи, дочитав которые старик взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на чистой странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын,
учитель Варнава Препотенский, над трупом смущал неповинных
детей о душе человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в теле видимого гнездилища.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены,
учителя,
дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их
детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Гостей надо было занимать, — и Надежде Васильевне казалось, что самый приятный и удобный разговор для
учителя русского языка — разговор о состоянии учебного дела, о реформе гимназий, о воспитании
детей, о литературе, о символизме, о русских журналах.
— Намерение моё очень простое: всякий, кто видит, что жизнь плоха, обязан рассказать это и другим, а всё надо начинать с
детей, оттого я и хочу быть
учителем, а вас прошу о помощи, я же готов, мне только сдать экзамен и на первое время несколько рублей надо…
Рассказала она ему о себе: сирота она, дочь офицера, воспитывалась у дяди, полковника, вышла замуж за
учителя гимназии, муж стал учить
детей не по казённым книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые книги и сослали обоих в Сибирь — вот и всё.
Они учредились просто, скромно, не знали, как другие живут, и жили по крайнему разумению; они не тянулись за другими, не бросали последние тощие средства свои, чтоб оставить себя в подозрении богатства, они не натягивали двадцать, тридцать ненужных знакомств; словом: часть искусственных вериг, взаимных ланкастерских гонений, называемых общежитием, над которым все смеются и выше которого никто не смеет стать, миновала домик скромного
учителя гимназии; зато сам Семен Иванович Крупов мирился с семейной жизнию, глядя на «милых
детей» своих.
— Алексис! — воскликнула негодующая супруга. — Никогда бы в голову мне не пришло, что случилось; представь себе, мой друг: этот скромный-то
учитель — он в переписке с Любонькой, да в какой переписке, — читать ужасно; погубил беззащитную сироту!.. Я тебя прошу, чтоб завтра его нога не была в нашем доме. Помилуй, перед глазами нашей дочери… она, конечно, еще
ребенок, но это может подействовать на имажинацию [воображение (от фр. imagination).].
Прошло пять лет с тех пор, как он принял на себя должность старшего
учителя и заведывателя школы; он делал втрое больше, нежели требовали его обязанности, имел небольшую библиотеку, открытую для всего селения, имел сад, в котором копался в свободное время с
детьми.
Затем один из учеников вышел вперед, и
учитель французского языка спросил его: «Не имеет ли он им что-нибудь сказать по поводу высокого посещения рассадника наук?» Ученик тотчас же начал на каком-то франко-церковном наречии: «Коман пувонн ну поверь анфан ремерсиерь лилюстрь визитерь» [Как нам, бедным
детям, отблагодарить знаменитого посетителя (от фр. comment pouvons-nous pauvres enfants remercier l’illustre visiteur).].
Но горе в том, что он постоянно отказывался учить грамоте
детей своих: «Не на что, — говорил он, — нанять
учителя!»
Детей своих он любил, однако ж: ласкал их и нянчил с утра до вечера.
Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его
учителем, тетка была и товарищем его игр. Приходила Люба Маякина, и при них старуха весело превращалась в такое же
дитя, как и они. Играли в прятки, в жмурки;
детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и все-таки натыкалась на стулья и столы, или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая...
В романе этом не будет ни уездных
учителей, открывающих дешевые библиотеки для безграмотного народа, ни мужей, выдающих субсидии любовникам своих сбежавших жен, ни гвоздевых постелей, на которых как-то умеют спать образцовые люди, ни самодуров-отцов, специально занимающихся угнетением гениальных
детей.
Внука она отдала в один из лучших парижских пансионов, а к Ане пригласила
учителей и жила в полной уверенности, что она воспитывает
детей как нельзя лучше.
О приходящих
учителях, которые были приглашены княгинею к
детям в Петербурге, я не буду говорить: их выбором бабушка много не стеснялась, так как от них требовалось только, чтоб они умели преподавать.
Не в таковых ли мыслях ищет
учителя своим
детям и объясненная вами княгиня?
Я понял бы, что мне ничего другого не остается, как получать на мой капитал проценты, устроиться в Москве гденибудь под Донским, лишнюю прислугу распустить, самому ходить к Калужским воротам за провизией и нанять
учителя, чтоб учил
детей латинскому языку.